ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

Ассоциативной связью любви, страсти со смертью и опасностью проникнут черновой фрагмент Лермонтова, напоминающий кафкианский сон: “Я в Тифлисе… иду за грузинкой в бани; она делает знак; но мы не входим, ибо суббота. Выходя, она опять делает знак… следую за ней; она соглашается дать, только чтоб я поклялся сделать то, что она велит; надо вынести труп. Я выношу и бросаю в Куру. Мне делается дурно. Меня нашли и отнесли на гауптвахту; я забыл ее дом наверное. Мы решаемся отыскать; я снял с мертвого кинжал для доказательства… несем его к Геургу. Он говорит, что делал его русскому офицеру… Раз мы идем по караван-сараю — видим: идет мужчина с женой; они остановились и посмотрели на нас. Мы прошли и видим, она показала на меня пальцем, а он кивнул головой. После ночью оба на меня напали на мосту, схватили меня и — как зовут: я сказал. Он: “я муж такой-то” и хотел меня сбросить, но я его предупредил и сбросил”.

“Казачья колыбельная песня” (1838) посвящена расставанию матери и сына, уходящего “в бой опасный”.

Герой поэмы “Мцыри” влюбляется в молодую грузинку:

И шла она легко, назад
Изгибы длинные чадры
Откинув. Летние жары
Покрыли тенью золотой
Лицо и грудь ее; и зной
Дышал от уст ее и щек.
И мрак очей был так глубок,
Так полон тайнами любви,
Что думы пылкие мои
Смутились. Помню только я
Кувшина звон, — когда струя
Вливалась медленно в него,
И шорох… больше ничего.
Когда же я очнулся вновь
И отлила от сердца кровь
Она была уж далеко…
Я лег в тени. Отрадный сон
Сомкнул глаза невольно мне…
И снова видел я во сне
Грузинки образ молодой,
И странной, сладкою тоской
Опять моя заныла грудь.

И все же он бежит от любви, ибо одержим одной целью — “пройти в родимую страну”. И за сценой влюбленности героя следует сцена его смертельной схватки с барсом:

И я был страшен в этот миг;
Как барс пустынный, зол и дик,
Я пламенел, визжал, как он;
Как будто сам я был рожден
В семействе барсов и волков…
Но враг мой стал изнемогать…
Метаться, медленней дышать…
Зрачки его недвижных глаз
Блеснули грозно — и потом
Закрылись тихо вечным сном…

Мцыри одолевает барса, но глубокие раны, нанесенные ему зверем, приводят его к смерти.

Любовь Демона к Тамаре приводит к гибели ее жениха. И вновь мотив “кровавой свадьбы”: “Кто этот всадник бездыханный?.. / Недолго жениха младого, / Невеста взор твой ожидал: / Сдержал он княжеское слово, / На брачный пир он прискакал… / Увы! но никогда уж снова / Не сядет на коня лихого!..” А вслед за ним, поддавшись страсти, погибает и сама Тамара:

И он слегка
Коснулся жаркими устами
Ее трепещущим губам;
Соблазна полными речами
Он отвечал ее мольбам.
Могучий взор смотрел ей в очи!
Он жег ее. Во мраке ночи
Над нею прямо он сверкал,
Неотразимый, как кинжал,
Увы! злой дух торжествовал!
Смертельный яд его лобзанья
Мгновенно в грудь ее проник.
Мучительный, ужасный крик
Ночное возмутил молчанье.
В нем было все: любовь, страданье,
Упрек с последнею мольбой
И безнадежное прощанье —
Прощанье с жизнью молодой.

В “Герое нашего времени” страсть Печорина приводит к гибели Бэлу, беззаветная любовь Грушницкого к княжне Мери стоит ему жизни, увлечение девушкой-русалкой грозит гибелью самому Печорину: “И щека ее прижалась к моей, и я почувствовал на лице моем ее пламенное дыхание. Вдруг что-то шумно упало в воду: я хвать за пояс — пистолета нет. О, тут ужасное подозрение закралось мне в душу, кровь хлынула мне в голову. Оглядываюсь — мы от берега около пятидесяти сажен, а я не умею плавать! Хочу оттолкнуть ее от себя — она как кошка вцепилась в мою одежду, и вдруг сильный толчок едва не сбросил меня в море. Лодка закачалась, но я справился, и между нами началась отчаянная борьба; бешенство придавало мне силы, но я скоро заметил, что уступаю моему противнику в ловкости… Я уперся коленкою в дно, схватил ее одной рукой за косу, другой за горло, она выпустила мою одежду, и я мгновенно бросил ее в волны”.

Печорин страшится “смерти от злой жены”. Смерть становится для него непреодолимой преградой, когда он стремится к женщине, которую он любит всем своим существом, любит, предчувствую разлуку, понимая невозможность своей любви: “Она вверилась мне снова с прежней беспечностью; и я ее не обману: она единственная женщина в мире, которую я не в силах был бы обмануть! — Я знаю, мы скоро разлучимся опять и, может быть, навеки; оба пойдем разными путями до гроба, но воспоминание об ней останется неприкосновенным в душе моей”.

Когда момент разлуки действительно настает, Вера пишет Печорину прощальное письмо, заключающееся характерными словами: “Прощай, прощай… Я погибла, — но что за нужда?” Печорин вскакивает на коня и бросается за Верой, но… “Я беспощадно погонял измученного коня, который, хрипя и весь в пене, мчал меня по каменистой дороге… Я скакал, задыхаясь от нетерпения… Я молился, проклинал, плакал, смеялся… нет, ничего не выразит моего беспокойства, отчаяния!.. При возможности потерять ее навеки Вера стала для меня дороже всего на свете, дороже жизни, чести, счастья… И вот я стал замечать, что конь мой тяжелее дышит… поднимаясь из небольшого оврага, при выезде из гор, на крутом повороте, он грянулся о землю… чрез несколько минут он издох; я остался в степи один, потеряв последнюю надежду. Попробовал идти пешком — ноги мои подкосились; изнуренный тревогами дня и бессонницей, я упал на мокрую траву и, как ребенок, заплакал”.

Блестящий символизм страсти и гибели представлен в демонической “Тамаре” Лермонтова. Царица Тамара, “прекрасна, как ангел небесный, как демон, коварна и зла” принимает любовников в черной башне:

И слышался голос Тамары:
Он весь был желанье и страсть,
В нем были всесильные чары,
Была непонятная власть.
На голос невидимой пери
Шел воин, купец и пастух…
Сплетались горячие руки,
Уста прилипали к устам,
И странные дикие звуки
Всю ночь раздавалися там.
Как будто в ту башню пустую
Сто юношей пылких и жен
Сошлися на свадьбу ночную,
На тризну больших похорон.
Но только что утра сиянье
Кидало свой луч по горам,
Мгновенно и мрак, и молчанье
Опять воцарялися там…
В окне тогда что-то белело,
Звучало оттуда: прости.
И было так нежно прощанье,
Так сладко тот голос звучал,
Как будто восторги свиданья
И ласки любви обещал.

Здесь, безусловно, бросается в глаза и сравнение “свадьбы ночной” с “тризной больших похорон”, и сближение последнего прощания с обещанием новой встречи.

История любви героя последней повести Лермонтова “Штос” Лугина к чудесной деве, в которой несложно увидеть призрачный “вечно милый образ” лермонтовских сновидений, начинается с предчувствия ужасного: “Сердце его забилось, как будто предчувствуя несчастье”. Он покорен сверхъестественной красотой призрачной девы: “То было чудное и божественное виденье: склонясь над его плечом, сияла женская головка; ее уста умоляли, в ее глазах была тоска невыразимая… Никогда жизнь не производила ничего столь воздушно неземного, никогда смерть не уносила из мира ничего столь полного пламенной жизни: то не было существо земное — то были краски и свет вместо форм и тела, теплое дыхание вместо крови, мысль вместо чувства; то не был также пустой и ложный призрак… потому что в неясных чертах дышала страсть бурная и жадная, желание, грусть, любовь, страх, надежда, — то была одна из тех чудных красавиц, которых рисует нам молодое воображение, перед которыми в волнении пламенных грез стоим на коленях и плачем, и молим, и радуемся бог знает чему — одно из тех божественных созданий молодой души, когда она в избытке сил творит для себя новую природу, лучше и полнее той, к которой она прикована”.

Но милый призрак находится под властью загадочного старика, олицетворяющего саму смерть. Герой садится с ним за игру в карты с тем, чтобы освободить волшебную деву от его чар, и, разумеется, проигрывается ему в пух и прах. Характерно, что свои игры со смертью он воспринимает как любовные свидания: “Он ожидал вечера, как любовник свидания, и каждый вечер был награжден взглядом более нежным, улыбкой более приветливой; она — не знаю, как назвать ее? — она, казалось, принимала трепетное участие в игре; казалось, она ждала с нетерпением минуты, когда освободится от ига несносного старика; и всякий раз, когда карта Лугина была убита и он с грустным взором оборачивался к ней, , на него смотрели эти страстные, глубокие глаза, которые, казалось, говорили: “смелее, не упадай духом, подожди, я буду твоя, во что бы то ни стало! я тебя люблю…” и жестокая, молчаливая печаль покрывала своей тенью ее изменчивые черты… Всякую ночь в продолжение месяца эта сцена повторялась; всякую ночь Лугин проигрывал… он был в сильном проигрыше, но зато каждую ночь на минуту встречал взгляд и улыбку – за которые он готов был отдать все на свете”. И отдал — свою жизнь. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>